Письмо Генкелю И.-Ф., вторая половина декабря 1739 г.

Viro nobilissimo atque doctissimo Henkelio
Rei metallicae consiliario
Micha?l Lomonosoff
S. D.

Aetas, Nomen atque merita Tua persuadent, ut ea, quae objurgantibus verbis, ac me militum ordini annumeratum iri minantibus, exspressus dolor protulerit, non malitiosae mentis, sed laesae innocentiae argumentum fuisse indicem. Non enim tam inutilem, ut praeter terenda venena nil praestare possem, Vir supra mortalium sortem positus, illustris Wolfius me judicavit. Neque ii, quorum patrocinio serenissimae Nostrae Dominae imperatrici commendatus sum, improvidi atque imprudentes sunt. Novi profecto, quid Augustissimae Authocrat[o]ris nomine mandatum est. Mihi praescripta, quam severissime, Te ipso teste, observo. At illa, quae praesente excellentissimo Comite caeterisque commilitonibus pronunciasti, patienter ferre jussus non sum. Caeterum, quoniam me ex officina Tua chymica exire debere obliquis verbis significasti; diebus duobus abfui. Verum mandato Monarchae Clementissimae obtemperans laboribus adesse teneor. Quam ob rem cognitum habere vellem, an in aeternum societatem et amorem abnuisti, atque alta mente reposta sedet levi de causa exorta ira. Quod me attinet, omnia oblivioni tradere non recuso, atque naturali meo genio obtempero. Haec sunt, quae sentio, Tibique animi mei sensa aperio; atque benevolentiae pristinae memor, haec aut infecta aut nunquam memoranda esse cupio. Confido enim, quod discipulos Tuos amicos potius quam inimicos futuros esse velis. Quod si igitur haec Tibi in votis sunt, peto, ut me certiorem facias.

Dabam hodie.

Перевод

Мужа знаменитейшего и ученейшего, горного советника
Генкеля Михаил Ломоносов приветствует

Ваши лета, ваше имя и заслуги побуждают меня изъяснить, что произнесенное мною в огорчении, возбужденном бранью и угрозою отдать меня в солдаты, было свидетельством не злобного умысла, а уязвленной невинности. Ведь даже знаменитый Вольф, выше простых смертных поставленный, не почитал меня столь бесполезным человеком, который только на растирание ядов был бы пригоден. Да и те, чрез предстательство коих я покровительство всемилостивейшей государыни императрицы нашей имею, не суть люди нерассудительные и неразумные. Мне совершенно известна воля е. в., и я, в чем на вас самого ссылаюсь, мне предписанное соблюдаю строжайше. То же, что вами сказано, было сказано в присутствии сиятельнейшего графа1 и прочих моих товарищей; терпеливо сносить никто мне не приказал. Так как вы мне косвенными словами намекнули, чтобы я вашу химическую лабораторию оставил, то я два дня и не ходил к вам. Повинуясь, однако, воле всемилостивейшей монархини, я должен при занятиях присутствовать; поэтому я желал бы знать, навсегда ли вы мне отказываете в обществе своем и любви и пребывает ли все еще глубоко в вашем сердце гнев, возбужденный ничтожной причиной. Что касается меня, то я готов предать все забвению, повинуясь естественной моей склонности. Вот чувства мои, которые чистосердечно обнажаю перед вами. Помня вашу прежнюю ко мне благосклонность, желаю, чтобы случившееся как бы никогда не было или вовсе не вспоминалось, ибо я уверен, что вы видеть желаете в учениках своих скорее друзей, нежели врагов. Итак, если ваше желание таково, то прошу вас меня о том известить.

Писал сегодня.